Ах, какие новости!

Рано, правда не чуть свет, а часов в семь утра, проснулась свинья Хавронья Сидоровна. Подошла к калитке, подковырнула её носом, та недовольно заскрипела — ишь, разбудили её — и открылась. А чего было обижаться, улица уже вся поднялась. Быня провёл стадо коров в переулок. Помычал возле усадьбы телушки-засони. Подождал, когда она выбежит и станет в строй, и пошагал дальше — на луга.

Дед Юрий вывел на прогулку Барбоску. Раньше он его сначала кормил, а потом уж пристёгивал к ошейнику поводок и водил от переулка до переулка. Прогулка эта Барбоске очень нравилась.

Хавронья делала вид, что они её совсем не интересуют, а сама подсматривала, как, погуляв, тянули друг друга — дед пса домой, а Барбоска хозяина куда угодно, лишь бы не в свой двор.

Мучился так дед с Барбоской каждое утро, а вот недавно придумал. Прогуляться пса он стал выводить до завтрака. Пройдутся они так, полает на воробьев Барбоска, а потом дед объявляет: «Ну а теперь не мешало бы нам и поесть». И бежит Барбоска к своей калитке со всех ног.

Что касается воробьев, то на них Барбоска лаял за дело. Ещё зимой — в самый холод — только вынесет хозяин псу обед, особенно кашу какую-нибудь тёпленькую, воробьи сразу к миске слетаются. Псу спокойно поесть не дают. Сейчас, когда корму всякого вокруг сколько хочешь, не лезут воробушки к Барбоскиной миске. Но пёс всё равно видеть их не может. Как заметит какого, особенно недалеко от калитки в траве, так лай поднимает. И лает до тех пор, пока дед не встанет и воробьишку не прогонит, а то ведь хозяину и поговорить ни с кем не дают. Соседка мимо проходить будет, как не спросить: хорошие ли у неё в это лето огурцы? А то петух Костя кур выведет — его надо предупредить, чтобы несушек своих далеко не уводил.

Хавронья Сидоровна полёживает у своего забора, поглядывает на Барбоску с дедом и развлекается. Знает она, что воробей скоро вернётся, да не один, а с приятелем. Пёс опять лаять начнёт. Он бы с удовольствием сам побежал и прогнал воробьев, да сидит у калитки, у дедовой скамейки на поводке.

Свинье Хавронье наблюдать это — всё равно что нам с вами по телевизору про поросёнка Хрюшу и ворону Каркушу смотреть. Но телевизора в свинарнике у Хавроньи нет. Хозяева никак не поставят. Вот она и подглядывает за дедом Юрием и Барбоской.

Но в это утро надоел деду Барбоскин лай, и он увёл пса во двор. «Ладно, подремлю, — решила Хавронья, — что-то я сегодня рано поднялась». Но тут дедова калитка опять приоткрылась, и выкатила полудница Акуля из двора на улицу велосипед.

«Куда это соседка съездить решила? — подумала свинья. — Наверное, как и коровы, на луга травку пощипать. И чего это им всем дома не сидится. Легла бы возле забора, да и полёживала. Глядишь, и вес бы набрала. А то вон какая худая. Даже тень у меня полнее, чем она».

Не зная, что сейчас о ней думает Хавронья, выкатила Акуля велосипед на дорогу. И пока никого на ней не было, уселась на седло. «Неужели наконец-то покатаюсь?» — обрадовалась она. Наступила сначала на одну педаль — велосипед тронулся с места, потом на вторую, а он, надо же, попятился и откатился назад. Ну что ты с ним поделаешь!

Кое-как разобралась Акуля, как на педали наступать. И вот велик потихоньку двинулся вперёд, а с ним довольная-предовольная полудница.

«Везёт он меня, везёт!» — хотела даже покричать она, чтобы все знали, но постеснялась. «Что я, маленькая девочка, что ли? — подумала. — Мне же сколько-то лет с половиной! »

Кричать Акуля не стала, но звонок подёргала.

А велосипед катил всё быстрее и быстрее, да ещё и слушался её, когда поворачивала руль. Вот бы увидел её Кирюша, как бы он удивился! А уж Лида — её же велосипед, или Ика — что бы они сказали?!

Тут как раз вышел из двора своей бабушки Кирюша, а за ним его приятель. Оба с удочками. И даже обидно, нисколько они не удивились, что Акуля едет, не вспомнили, как вчера горох поливали.

— Поедем с нами на рыбалку! — крикнул Киря.

— Некогда, — ответила Акуля, — у меня дела в огороде.

Сказав это, решила полудница, что ей и правда в огород пора. Вчера горох-то полили, а как он там сегодня? Развернула Акулина свою машину и поспешила домой.

Шагали мимо гуси. Разговаривали о своих гусиных делах.

Вообще-то гуси любят говорить стихами. Окажетесь в деревне — посидите на скамейке, послушайте, когда они один за другим важно так проходят мимо, и, конечно, услышите их разговоры. А уж если будут молчать, значит, подбирают рифму, чтобы складно было. Вот и на этот раз переступали красными лапами гуси, а гусыня жаловалась:

— Га-га-га! Га-га-га!
 У меня болит нога...

— Га-га-га! А что случилось? — спросил гусь.

— Я в канавку оступилась, — сообщила, прихрамывая, гусыня.

   Гусак сразу загоготал:

   — Не смеши-ка ты народ,
 Всё до свадьбы заживёт!

 — Помолчи уж лучше, гусь,
А не то я рассержусь, — ответила гусыня.

Гусь спохватился — загоготал:

   — Га-га-га! Ну ты прости, 
Я ведь просто пошутил.

Не сердись, шагай вперёд —
На обед хозяйка ждёт.

Услышала это Акуля, вспомнила, как была однажды в гостях у Лиды, как Лида расставляла на столе кружечки и блюдца, чтобы её угостить. И представила она, что и хозяйка гусей накрыла во дворе стол, положила в тарелочки каждому гусю еды и ждёт-поджидает их на обед.

«Хоть бы тарелочки не разбили, — забеспокоилась полудница, — а то как на них на всех посуды напасёшься?»

Шагают гуси вперевалочку, торопятся, и вдруг самый молодой из гусей загоготал:

— Га-га-га! Га-га-га!

Догоняй скорей врага!

«Какого врага? Уж не меня ли?» — встревожилась Акуля. Нет, гуси припустили за маленькой собачкой. Это она почему-то оказалась врагом. Собака и не рада была, что перебегала в этом месте дорогу. Но убежала! Убежала! И все были довольны. Гуси — что прогнали врага. Собачка — что унесла ноги. Акулина — что не за ней гнались гуси. Хоть она их и не боится, но всё-таки. А Хавронья Сидоровна радовалась, что видела всё это. «Хрю-хрю! — прохрюкала она. — Что бы ещё такое интересное случилось? Вот бы Акулька разогналась и в канавку возле дороги свалилась».

Но Акуля спокойно закатила велик в дедов двор, поставила на место и быстренько пробежала в огород. «И совсем не страшно кататься по улице», — подумала она. Но когда подошла к своему малиннику, вспомнила гусей и решила: «Нет, всё-таки страшновато».

...А в огороде её уже ожидали.

За малинником поссорились кузнечики Фьють и Фьют. То в последние дни звенели, как ручеёк в лесу по камушкам журчит, а тут скрипят, будто друг друга ругают. Послушала Акуля: опять из-за усов, что ли, спорят — у кого они длиннее. Да нет, и не поймёшь, чем они недовольны. Особенно Фьют, который в крапиве живёт, скрипит так, словно у него скрипочка расстроилась.

А! Вот в чём дело! Фьют завёл себе подружку, а Фьють свистит ему: «Зря радуешься, вот придёт хозяйка — бабушка полудница и скосит твою крапиву. Надоела ей эта крапива хуже горькой редьки, я же тебя с подругой к себе не пущу.

«Фью-фью!» — у них, у кузнечиков, означает «Вот так!».

Ну, что тут делать! Успокоила Акуля кузнечиков. Пообещала, что не станет трогать крапиву — пусть растет, хотя и собиралась её повыдёргивать. Растолковала всё это кузнечикам, правда, не видела их, зелёненьких, в зелёной траве, растолковала и направилась проведать свёклу. Давно с ней не беседовала. Только полудницу тут же остановили помидоры:

— Полюбуйся, Акуля, сколько нас уродилось! А хозяева не едут. Хоть бы ты порадовалась.

— Попробуй, Акуля, попробуй, какие мы вкусные. Сорви хоть один у меня.

— Нет, мой, — обиделся соседний куст. — Мои вкуснее.

Похвалила полудница всю помидорную грядку. Сорвала самый красный помидорчик. Он и правда был сладкий. Пообещала, что еще один помидор к ужину сорвёт, но с другого куста, и зашагала дальше. Тут её пугало Игнат окликает:

— И нет тебя, и нет. Я уже думал, что ты, как пожилая сорока, на юг укатила. Воробьи тут прилетали иргу доклевать, так рассказывали, что ты на велосипеде раскатываешь. «Это она уедет от нас, — щебетали, — уедет, как сорока Мима улетела».

Успокоила Акуля Игната, что в тёплые края она не собирается, а вот к лешаку как-нибудь съездит. Проведает Спиридона.

— Ну, от меня ему привет! А встретишь зайца Тишку, скажи, если появится у нас в саду, я его сразу прогоню, а то опять яблоньку грызть будет.

Посмотрела Акуля, как спеет клубника. Прополола её немного. И — скажем вам по секрету — губы клубникой подкрасила. Это Лида её научила. «Так, — сказала, — все женщины с нашей улицы делают, чтобы красивее быть. И ты, Акуля, сразу похорошеешь».

Ну вот наконец и свёкла.

— Здравствуйте вам! — обрадовалась она. — Совсем ты меня, Акуля, забыла. Раньше говорила: «Красавица ты наша», а теперь то репку тянешь-потянешь, вытянуть не можешь, то клубничку пропалываешь.

— Так везде у меня дела, везде заботы...

—  А ты знаешь, Акулина, что я не только красавица, а из меня и сахар делают?!

— Да что ты! — удивилась полудница. — Настоящий сахар? А я и не слышала.

— Про это Лиде в школе говорили. А то все только и твердят: «Репка блондинка. Репка пугалу Игнату нравится». Ну и пусть нравится, зато из меня сахар делают!

— Ой, как интересно! — воскликнула Акуля. — Пойду всем расскажу — и тыкве, и кабачкам. Пусть знают. А горошек-то наш как за ночь похорошел! Тоже расскажу.

И побежала полудница по огороду, а сама думала: «Обязательно надо съездить к Спиридону. Столько новостей, и все хорошие. Жалко, что когда пожилая сорока в командировку на юг улетала, не знала она, что из нашей свёклы сахар делают, не видела, что я уже на велике катаюсь, а главное — с дедом Юрием помирилась! Всё это и рассказала бы в тёплых странах. Они же там ничегошеньки не знают».