ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Первым вернулся в лагерь Терешка. Когда подошло время обеда и ребята еще у сухого дерева на берегу развернули еду, Терешка очень удивился. Удивился он тому, что пионеры ели, а тети Насти не было. Еда и тетя Настя для Терешки были чем-то единым, как, например, Никита — и звук горна, Павлик — и запах рыбы, Семен Петрович — и велосипед. Он не мог представить обед без тети Насти, потому что только она кормила его в лагере. Побегав и поскулив, Терешка прижал уши и припустил в лагерь.

Когда он, запыхавшийся, примчался к своей будке, возле нее стояла миска с восхитительно пахнущей похлебкой, а на газете лежала куча превосходных костей. Пес радостно взвизгнул и принялся грызть кости — похлебку он оставил на второе.

Часа через два уныло приплелся первый отряд, и сразу началась суматоха.

Физкультурник Семен Петрович оседлал велосипед, попробовал звонок — звонок работал, и Петрович второй раз в этот день покатил в колхоз «Рыбак» — просить лодку, чтобы искать Борисова и Киле.

Начальник лагеря закрылся в своем кабинете с Ваней Конденсатором, чтобы, как предположил Никита, который все еще скакал на одной ноге, «побеседовать по душам».

Первый отряд отправился обедать. Остывший борщ всем показался очень вкусным.

Вожатая шестого отряда Аня, как наседка, ходила вокруг корпуса, где после обеда спали ее питомцы. Она боялась, что шестой отряд, услышав шум, проснется и захочет идти разыскивать пропавших путешественников. А ведь малышей не отговоришь. Не поведешь же их второй раз на медицинский осмотр.

Когда наконец вернулся Семен Петрович, Аня побежала к начальнику лагеря, чтобы предупредить его, что она отложила своему отряду подъем. Пусть лучше спят, а то опять взбунтуются.

Вскоре на Утиной протоке затарахтел мотор, и возле лагеря остановилась лодка, которой управлял дедушка Антип. Моторную лодку деда Антипа колхозные ребята дразнили: «Трах-трах-трах! Пшик-пшик!» Мотор на лодке стоял такой старый, что даже самый лучший ученый ни за что бы не узнал, в каком году он выпущен.

Наверное, это был прадедушка всех моторов.

Характером он обладал скверным (мотор, конечно, а не дед), он никак не хотел заводиться. Когда дед крутил ручку, мотор делал вид, что подчиняется, и тарахтел, но как только дед разгибался, мотор громко чихал на все и останавливался.

Однако дед Антип считался упрямым дедом и говорил:

— Ничего, повоюем до победного конца! — и снова крутил ручку.

Помучив как следует деда, мотор в конце концов заводился, и тогда, его невозможно было остановить. Однако дед в таких случаях с ним не церемонился: он направлял лодку на берег, нос лодки выскакивал на сушу, а дед выпускал бензин. Перехитрив таким образом мотор, дед шел домой нести службу колхозного сторожа.

Семен Петрович слышал кое-что о моторе деда Антипа, но все колхозные лодки ушли на рыбалку, выбирать было не из чего, время не ждало, и он уговорил деда ехать разыскивать ребят.

Через несколько минут в лодке сидели Семен Петрович, врач Май Петрович и Никита. Никиту взяли для того, чтобы он дорогой подавал сигналы.

Так как дед на этот раз мотор не останавливал, лодка лихо развернулась и скоро тарахтела где-то за тальниками.

День клонился к вечеру, и в кустарниках на берегах Утиной протоки свистели, щелкали и заливались на все голоса птицы. Когда моторка проезжала мимо, они на минуту смолкали, а потом разом продолжали свой концерт.

Вскоре лодка вылетела на быстрое течение Морошки. Упругая волна накатилась на косу и оставила после себя темный след.

Хотя Ваня Конденсатор и говорил, что видел, как плот поворачивал за кривун, Семен Петрович решил сначала осмотреть остров. Наконец-то Никите дали возможность показать, на что он способен. Пока лодка объезжала вокруг островка, Никитка трубил во всю мочь. Потом дед Антип выбрал пологий берег и направил на него нос своего суденышка. Мотор, как вы знаете, добровольно не останавливался и тарахтел, пока взрослые, оставив Никиту в лодке, обшаривали кусты.

На острове ни Кости, ни Павлика не оказалось, и лодка помчалась дальше. Никита время от времени поднимал горн и подавал сигналы. Семен Петрович и Май Петрович смотрели один на левый, другой на правый берег. Мотор исправно стучал, и дед, довольный, посматривал на своих пассажиров.

Миновали кривун с сухим деревом, проехали бурную речушку, впадавшую в Морошку, Май Петрович в третий раз осмотрел сумку с йодом, бинтами, градусником, касторкой, ватой, рыбьим жиром и другими вещами, необходимыми для оказания первой помощи, а плота и мальчишек нигде не было.

— Чего там, — успокаивал дед Антип, — дальше Краснокуровки не уплывут. Большое село, там их заметят.

— Как бы не свалились с плота, — беспокоился Май Петрович и вопросительно смотрел на деда Антипа.

— Не должны бы, — рассуждал дед, однако спрашивал: — А плавать они умеют?

— Умеют, — вставлял свое слово в разговор старших Никитка. — А плыть на плоту — это Костя придумал, я его знаю...

В Краснокуровку приехали под вечер. Антип, как всегда, выбрал берег пониже и крикнул: «Держись!», но мотор, к его удивлению, остановился, и лодка мягко ткнулась в песок.

Посторонний человек по наивности решил бы, что здесь все в полном порядке: лодка причаливает к берегу, и мотор выключили. Но так мог подумать только человек, не знавший норова дедушкиного мотора. Сам дед этим происшествием был серьезно озадачен. Он покрутил заводную ручку, повернул краник, снял какую-то крышку и обнаружил, что кончился бензин.

— Шабаш, — произнес дед Антип. — Плавание окончено.

Краснокуровка взбегала своими улочками и огородами на пологую сопку. Где-то наверху проходила главная улица со школой, сельским Советом и магазином «Сельпо». Туда и направились оба Петровича, чтобы разузнать, не слыхали ли здесь про великих путешественников Костю Борисова и Павлика Киле. Потому что люди, которые собираются у «Сельпо», обычно все знают. Дед Антип взял бачок для бензина и пошел вдоль берега, мимо катеров, барж и перевернутых лодок. Он решил навестить своего дружка-приятеля Егорыча и занять у него горючего для мотора.

Никита остался сторожить лодку. Он сидел и смотрел, как на середине реки мальчик и девочка рыбачат прямо с лодки. Лодка у них, наверное, стояла на якоре. Клевало у ребят хорошо. То один, то другой дергал удочку и снимал с нее каких-то рыбин. Вдруг мальчик приподнялся и принялся вытягивать заброшенную к другому берегу закидушку. Девочка вскочила и схватила сачок. Оба они склонились над кормой, и вот девочка завизжала и вытянула из воды сачок с большой белой рыбиной.

— Сазан! — звонко, на всю округу сообщила она.

Мальчик вытянул за веревку камень, который вместо якоря держал лодку на месте, и сел за весла, как будто именно этого сазана они и собирались поймать, а теперь, раз дело сделано, можно возвращаться домой.

Лодка причалила неподалеку от Никиты, и он разглядел, что оба удачливых рыбака — девочки, только одна, что повыше ростом, была в кепке и шароварах. Рыболовы уложили карасей в сетку, а сазана понесли в сачке. При этом они ни разу не взглянули на Никиту, как будто каждый день видели известных пионерских общественников и горнистов.

Никитка слез с моторки и стал швырять камушки в воду. Сначала он бросал «на рекорд» — кто забросит дальше. Так они состязались иногда с Костей Борисовым. Но так как сейчас Никита соревновался сам с собой, то он же и вышел победителем. Потом Никита принялся «печь блины» — бросать так, чтобы камушки отскакивали от воды. Дело это не простое, не всякому дается, и Никита больше трех «блинов» испечь не смог.

Вот уже наступил и вечер, через огороды в деревне переругивались собаки, а никто из взрослых не подходил. Зато подошли две коровы. Одна из них напилась и улеглась на песочке. Вторая, хлебнув воды, уставилась на Никиту и начала что-то жевать.

Горнист Никита — человек городской и до этого вечера никаких дел с коровами не имел. Сначала он с любопытством смотрел на корову и гадал, где же она достала жевательную резинку, а та, не переставая жевать, смотрела на него. Потом Никита замахнулся на корову горном, та мотнула головой и опять уставилась на мальчишку. Никите это не понравилось, он пересел подальше, а корова не сводила с него глаз и жевала. Тогда Никита закричал:

— Пошла! Иди отсюда!

Корова шлепнула хвостом по спине и продолжала жевать и разглядывать печальными глазами Никиту. Обеспокоенный Никита решил затрубить в горн, может быть, услышат Семен Петрович или Май Петрович и придут на помощь.

Как только Никита, набрав побольше воздуху, затрубил, корова взбрыкнула задними ногами, задрала хвост и кинулась вверх по дороге; за ней легкой рысцой пустилась ее подруга, до этого нежившаяся на песке. Отважный горнист успокоился, а вскоре вернулись физкультурник и врач.

Никто из краснокуровских жителей никакого плота на реке не видел, и никакие чужие мальчишки в течение дня в деревне не появлялись. На всякий случай председатель Краснокуровского сельсовета позвонил в деревни и леспромхозы вниз и вверх по реке и сообщил о пропавших пионерах. С Семеном Петровичем он договорился, что, если к утру ребята не вернутся в лагерь, он поможет в поисках. Пионеры пойдут по одному берегу Морошки, а охотники из Краснокуровки — по другому.

Солнце давно село за дальние горы. Пора было возвращаться в лагерь, а дед Антип все не приходил. Что-то уж больно долго договаривался он с Егорычем о бензине. Семен Петрович и Май Петрович подождали немного и в сумерках пошли разыскивать дом деда Егора.

Никитка опять остался один. Река теперь потемнела и угрюмо плескалась о борта лодки. На горе в деревне играла гармошка. Помигивая огоньками, прошел катер в сторону лагеря. Он уже скрылся, а волны от него все накатывались на берег и раскачивали лодку и на ней лагерного горниста. Никитке было неуютно и тревожно сидеть одному на пустынном берегу.

Петровичи долго блуждали по Краснокуровке, запинались о камни, пока наконец не встретили бабку, и уж она-то показала им дорогу.

К дому Егорыча вели ступеньки, вырубленные в земле.

Пока физкультурник и врач поднимались по ним, они услышали, что в избушке кто-то громко разговаривает, только и слышалось: «А ты помнишь!», «Нет, а вот ты помнишь!»

Дверь оказалась распахнутой настежь, и, заглянув в нее, Петровичи увидели деда Антипа и Егорыча. Друзья сидели друг против друга за столом, подливали себе чай из старинного самовара и оживленно беседовали, размахивая руками. Физкультурника и врача они встретили как самых лучших, самых близких и желанных гостей. Егорыч тотчас усадил их, одного по правую, другого по левую руку от себя и принялся потчевать медом из большой деревянной миски. Тут же выяснилось, что Егорыч — пасечник, что он уже, почитай, недели три не видел своего школьного товарища и партизанского друга деда Антипа. Он сразу же даст бензина, только пусть молодые люди и Антип послушают его повесть, которую он пишет уже пятый год.

Услышав о повести, Антип сразу стал разыскивать фуражку и прощаться.

— Ладно, Егорыч, будь здоров, — торопливо сказал он. — Там нас на лодке малец ждет. Продрог небось... Неси-ка поскорей бензин.

Дорогой Антип жаловался:

— Беда с Егорычем. Дел на пасеке немного, так он который уже год повесть сочиняет. Хорошо если бы про то, как мы партизанили, писал, а то про шпионов... Как приеду, так и читает. Я уже почти все наизусть выучил. Замучил вконец. А какой человек был…

— Козлов! - подходя к лодке, окликнул Май Петрович.

Никита не отозвался.

Петровичи встревожились — не хватало еще, чтобы и он потерялся. Поставив бачок с бензином, Май Петрович обошел лодку, Семе Петрович заглянул под брезент, которым, уходя, накрыли мотор. Никиты не было.

— Побоялся, наверное, в темноте сидеть и пошел нас искать, - предположил Семен Петрович.

— Никита! Козлов!

— Никита, а-у! — закричали врач и физкультурник.

На их голоса сейчас же откликнулись большие и маленькие собаки во всех концах Краснокуровки. Когда их лай немного приутих, из-под соседней лодки выбрался лагерный горнист. Ожидая взрослых, Никита ругал про себя и Костю и Павлика, это из-за них приходится ему дрогнуть ночью, в чужом селе, а они, наверное, сейчас уже спят в лагере, ругал заодно деда Антипа и жалел себя. Потом Никита захотел спать, а чтобы на него в темноте не наступили коровы, если они вернутся, он забрался под перевернутую лодку.

Мотор заводили долго и без всякой надежды на успех. Сначала ручку крутил Май Петрович за ним Семен Петрович потом, пока они отдыхали, Никита. Хозяин лодки говорил, что такого наказания, как этот мотор не пожелает своему самому большому врагу, если он у него будет. Несколько раз хотели бросить все и пойти ночевать к Егорычу, но дед Антип сразу вспоминал про повесть и отрицательно качал готовой.

Неожиданно мотор завелся. Все повеселели и как-то сразу заметили, что взошла луна, что ночь тихая и ясная.

— А ну-ка, горнист, давай отправление, — потребовал дед Антип.

Никита приосанился, поднес горн к губам и с ужасом обнаружил, что мундштука у горна нет. Это был третий мундштук, утерянный Никитой за время лагерной жизни. «Такой уж он невезучий человек», — сказали бы в лагере его друзья. Все решили, что мундштук где-нибудь под лодкой, под той, где Никита прятался от коров. Но мотор нетерпеливо тарахтел, и искать пропажу не стали. Пришлось отъезжать без сигнала отправления.

Скрылись огоньки Краснокуровки, над лодкой просвистела стайка куликов, потом с шумом пронесся табун уток, а у самого берега вывернулась и хлестнула хвостом по воде какая-то большая рыбина. Потянул ветерок, и, подгоняя путников, над тайгой за Краснокуровкой заполыхали молнии. Приближалась гроза.

«Хорошо, если мальчишки уже в лагере, а то достанется им в эту ночь», — подумал Май Петрович и потрогал сумку с лекарствами.

Никита тоже не завидовал приятелям. Сейчас он даже радовался, что порезал пятку и не пошел с Костей.